Прелюдией к роману служит рассказ умирающей старой девы, мисс Марчмонт, об ее женихе, погибшем накануне свадьбы. Эта трагическая история, рассказанная под вой ветра, предопределяет весь характер романа: это должна быть повесть о несбывшихся надеждах, о горьком одиночестве.
Реалистическое мастерство Шарлотты Бронте проявилось в сатирических образах эгоистичных, капризных богатых девушек, учениц пансиона, и особенно его содержательницы, алчной и бездушной г-жи Бек.
Но на романе "Вильетт" отразился в какой-то мере и упадок английской литературы, начавшийся после подавления чартизма и революций на континенте Европы. Шарлотта Бронте отходит (по сравнению с "Шерли") от острой социальной тематики, углубляется в мир личных переживаний своей героини, иногда переходящих в душевную депрессию; именно поэтому буржуазные литературоведы нередко считают этот роман (а не "Джен Эйр") шедевром Шарлотты Бронте. Роман перегружен зловещими эпизодами, как бы почерпнутыми из романов Анны Радклиф. С историей Поля и Люси Сноу переплетается фантастическое предание о средневековой монахине, чей призрак появляется в саду или на чердаке пансиона в самые патетические моменты. В дальнейшем выясняется, что все эти таинственные явления были подстроены ученицами пансиона; но рационалистическое объяснение чудес имелось и у Радклиф. Все эти мелодраматические эффекты, некогда осужденные Чернышевским в романе "Джен Эйр", снижают художественную убедительность и силу романа. Большого внимания заслуживают эстетические взгляды Шарлотты Бронте. Всю жизнь она боролась за принципы критического реализма. Об этом свидетельствуют не только художественные произведения, но и многочисленные высказывания в ее письмах.
Стремясь к социальной типизации, к смелому и непосредственному отражению реальной действительности, отказываясь от всякого рода экзотики и фарисейской фальши, она тем самым присоединилась к славной когорте лучших английских реалистов середины XIX века. Воспитанная в ранней юности на книгах лейкистов, она, как и ее сестра Эмилия, не поддалась их влиянию и порвала с реакционным романтизмом. Но лучшие традиции английского революционного романтизма, романтизма Байрона и Шелли, были плодотворно использованы ею и в художественном творчестве и в теоретической борьбе за реализм.
Особенно сложной была ее борьба против зарождающегося натурализма, выступавшего под флагом наиболее "последовательного" реализма. Она вела горячую полемику с позитивистом Льюисом, который пытался направить ее творчество по пути фактографической записи повседневных событий, мелкого бытописательства, который предлагал ей использовать только личный эмпирический опыт и отказаться от права заострять и обобщать факты силою поэтического воображения. За этими эстетическими советами скрывался призыв к большей умеренности социальной критики. Изображение ярких событий, сильных страстей и выдающихся характеров навлекало на Шарлотту Бронте упреки Льюиса в склонности к романтизму, к преувеличениям. Писательница, однако, встретила его поучения резким отпором и выступила в защиту того "романтизма", против которого ополчался Льюис. Но по существу это была защита реализма, типизации, идейности, прав писателя на творческое обобщение.
Протестуя против рекомендуемых ей правил бытописательного романа, она писала, что она нашла у Джен Остин (которую Льюис рекомендовал ей как образец) только "тщательные дагерротипные портреты обыденных лиц; заботливо распланированный сад с подстриженными газонами и изящными цветами. Но ни широкой, живой картины, ни открытого вида, ни свежего воздуха... Я бы не смогла ужиться с ее элегантными леди и джентльменами в их изысканных, но тесных жилищах" (12 января 1848 г.).
По поводу романа "Шерли" она писала Льюису 1 ноября 1849 г., подчеркивая свое отличие от салонных писательниц: "Я желала бы, чтобы вы не считали меня женщиной. Мне бы хотелось, чтобы все рецензенты считали Керрера Белла мужчиной - они относились бы к нему справедливей. Я знаю, вы будете применять ко мне мерку того, что вы считаете приличным для моего пола, и осудите меня там, где я окажусь недостаточно изящна... Будь, что будет, я не могу, когда я пишу, вечно думать о себе самой и о том, в чем состоят изящество и очарование, подобающие женщине; ... и если авторство мое может быть терпимо лишь на этих условиях, я лучше скроюсь от глаз публики и больше не буду ее беспокоить!".
Протестуя против узкого эмпирического подхода к жизненным явлениям, который навязывал ей Льюис, она пишет ему ранее, 6 ноября 1847 г., по поводу "Джен Эйр": "Вы советуете мне также не уклоняться от почвы личного опыта, так как я слабею, попадая в область вымысла... Я чувствую, что и это верно; но не находите ли вы, что личный опыт каждого индивидуума очень ограничен?" Сама писательница предпочитает иной путь: "Когда авторы пишут,... в них как будто пробуждается какая-то посторонняя сила, которая настоятельно требует признания, устраняя всякие иные соображения, настойчиво требуя определенных слов... пересоздавая характеры, придавая неожиданный оборот событиям"..." (письмо от 12 января 1848 г.). "Когда воображение рисует нам яркие картины, неужели мы должны отвернуться от них и не пытаться их воспроизвести? И когда его зов мощно и настоятельно звучит в наших ушах, неужели мы не должны писать под его диктовку?" (письмо от 6 ноября 1847 г.). Вся эта пылкая защита воображения представляет на самом деле требование типического обобщения, большой творческой работы над произведением.
Борясь с объективизмом, насаждаемым в буржуазной литературе позитивистами, Шарлотта Бронте требует от писателей произведений, пронизанных искренним чувством, "страстных по отношению к добру и злу". Она пишет: "Я не сомневаюсь, что м-с Бичер-Стоу почувствовала ужасы рабства всем сердцем, с детских дней, гораздо раньше, чем написала свою книгу" (письмо Смиту от 30 октября 1852 г.). Она считает, что именно чувство превращает "смертельный яд сатиры Теккерея в очищающий эликсир".
Теккерей, наряду с Жорж Санд, был любимейшим писателем Шарлотты Бронте. Посвящая ему второе издание "Джен Эйр", она назвала его "социальным преобразователем своего времени, главой того отряда работников, который стремится исправить несправедливый порядок вещей".
Шарлотта Бронте и сама по праву может быть отнесена к этому отряду писателей, разоблачающих общественную несправедливость. По характеру своего творчества Шарлотта Бронте не повторяет Теккерея и не подражает ему. Ей не хватает мощи и глубины его сатирического мастерства, но она идет дальше Теккерея в своих демократических симпатиях. Она сумела создать положительный образ женщины-труженицы, тогда как Теккерей был всего слабее именно в образах положительных героев.
Некоторые биографы пытались преувеличить роль Брэнуела, брата Эмилии Бронте, в создании этого романа; они уверяли (без должных оснований), что он помогал своей сестре советами, если не прямым участием; что некоторые эпизоды его биографии легли в основу истории центрального героя - Хэтклифа, мстящего окружающим за свое поруганное чувство. Но все это - произвольные домыслы.
Современное буржуазное литературоведение охотно противопоставляет книгу Эмилии Бронте произведениям ее сестры Шарлотты. При этом роман "Холмы бурных ветров" искусственно наделяется чертами декадентского романа с его мистицизмом, эротикой и психо-патологическими мотивами. Сопоставление произведений Шарлотты и Эмилии Бронте, по мнению ряда авторов, должно свидетельствовать о превосходстве романа психологического над социальным. "Джен Эйр" объявляется "совершенно банальной книгой" в отличие от романа "Холмы бурных ветров". В романе Эмилии Бронте буржуазные критики видят идеализацию смерти и "великолепное сочетание мистицизма и натурализма, ... воплощение философии Эмилии, пользующейся людьми, как символами". Во введении к американскому изданию стихов Эмилии Бронте превозносится роман "Холмы бурных ветров" на том основании, что в нем будто бы "ощущается нереальность земного мира и реальность потустороннего".
Подобные измышления направлены, прежде всего, к тому, чтобы принизить реалистическое социально-разоблачительное творчество Шарлотты Бронте; но английские и американские буржуазные литераторы при этом беззастенчиво клевещут и на Эмилию Бронте. Идя самостоятельным и самобытным путем, Эмилия Бронте выступает в своем романе "Холмы бурных ветров" как социальная писательница, разоблачающая власть "бессердечного чистогана" с не меньшим пылом, чем ее сестра, хотя ее социальные обобщения и облекаются зачастую в форму романтической символики.
Это понимают и подчеркивают прогрессивные английские критики и писатели, очень высоко ценящие Эмилию Бронте. Ральф Фокс пишет о "Холмах бурных ветров" в своей книге "Роман и народ": "... это, конечно, роман, ставший поэзией, и это, вне всякого сомнения, одна из самых необыкновенных книг, когда-либо созданных человеческим гением, но она является всем этим лишь потому, что эта книга - вопль отчаянного страдания, вырванный из груди Эмилии самой жизнью... Вопль страдания был исторгнут у Эмилии ее эпохой, и никакое другое время не могло ее подвергнуть таким пыткам, вырвать у нее слова боли, ужасной муки, в выражениях такой потрясающей силы... Автор настоящей книги... не видит в романе Эмилии ничего, что являлось бы "чистой" поэзией в том смысле, в каком это странное выражение употребляется людьми, которые так его любят. Это наиболее страстный и ужасающий вопль страдания, какой когда-либо даже викторианской Англии удалось исторгнуть у человека". Сравнивая книгу Эмилии с "Джудом Незаметным" Гарди и "Путем всякой плоти" Батлера, Ральф Фокс считает, что эти три книги "были манифестами английского гения, возвещавшими, что в капиталистическом обществе невозможно достигнуть полноты человеческого существования".
Английский критик Т. А. Джексон в своей книге "Старые верные друзья" подчеркивает, главным образом, гуманизм Эмилии Бронте и говорит, что она сумела реалистически показать борьбу между добром и злом, между угнетателями и угнетенными. "Контраст между веселой, прекрасной добротой и тупой, животной бесчувственностью и жестокостью передается то в меняющемся облике самих холмов, то в контрастах настроений и намерений действующих лиц, то в изменениях обстоятельств, и, наконец, в развязке, вытекающей из взаимодействия всех этих условий".
Главный герой романа, Хэтклиф, - бедный приемыш, подобранный и воспитанный богатой семьей Ирншоу. С детских лет он становится объектом грубых издевательств со стороны Хиндлея, сына и наследника Ирншоу. Способному и талантливому мальчику не разрешают учиться, заставляют его носить лохмотья и питаться объедками, превращают его в батрака. Страстно полюбив свою сверстницу, сестру Хиндлея, Кэтрин, и узнав, что она просватана за богатого соседа - сквайра Линтона, Хэтклиф убегает из дома. Через несколько лет он возвращается разбогатевшим и становится злым гением семейств Линтонов и Ирншоу. Всю свою жизнь он посвящает мести за свою загубленную юность и растоптанную любовь. Он спаивает и разоряет своего врага Хиндлея, завладевает его имением, превращает его маленького сына Хэйртона в своего работника, подвергая его всем тем унижениям и издевательствам, которые когда-то испытал сам. Не менее жестоко он расправляется и с семьей Линтонов. Он соблазняет и похищает Изабеллу, сестру Эдуарда Линтона, своего соперника; встречаясь с Кэтрин, он твердит ей о своей любви, и подавленное чувство к товарищу детства пробуждается в ней с новой силой. Она теряет рассудок и умирает, родив дочь, младшую Кэтрин. Ни сходство этой девочки с ее умершей матерью, которую он так любил, ни отцовское чувство к собственному сыну (от Изабеллы Линтон) не могут удержать Хэтклифа от новых интриг; он стремится теперь завладеть и имением Линтона.
Пользуясь полудетским увлечением маленькой Кэтрин его сыном, пятнадцатилетним чахоточным подростком, он хитростью заманивает девочку к себе в дом и силой и угрозами заставляет ее повенчаться с умирающим мальчиком. Он проявляет исключительную жестокость по отношению к родному сыну, отказывается позвать к нему доктора и оставляет его умирать без всякой помощи на руках Кэтрин. В то же время умирает сраженный похищением своей дочери Эдуард Линтон, и все его имение переходит, согласно британским законам, к мужу его дочери, т. е. к несовершеннолетнему сыну Хэтклифа, а после его смерти - к его отцу. Так, наивность и доверчивость детей, болезнь сына - все используется Хэтклифом для одной цели - обогащения. Он, в сущности, становится убийцей собственного ребенка и истязателем своей шестнадцатилетней невестки. Измученная Кэтрин, подавленная деспотизмом Хэтклифа и окружающим беззаконием, гордо замыкается в себе, озлобляется и из доверчивой веселой девочки превращается в угрюмое, молчаливое существо. Она с презрением отворачивается от полюбившего ее Хэйртона, который влачит в Холмах бурных ветров (имении Хэтклифа) жалкую жизнь неграмотного батрака. Но финал романа приносит неожиданное спасение отчаявшимся, беспомощным юноше и девушке. Хэтклиф, завершив дело мести, которое он считал делом всей своей жизни, погружается всецело в воспоминания о своей единственной любви. Он бродит ночью по окрестным холмам в надежде увидеть призрак своей Кэтрин и сознательно доводит себя до галлюцинаций, безумия и смерти. Умирая, он завещает похоронить себя рядом с Кэтрин старшей. Кэтрин младшая, душевные раны которой понемногу заживают, делается хозяйкой имения и выходит замуж за Хэйртона.
Образ Хэтклифа, искалеченного обществом, поставлен писательницей в центре романа и выражает его основную мысль об одиночестве и моральной гибели человека с его жаждой любви, дружбы, знаний в буржуазном мире. Джексон говорит об этом образе: "Многие пытались (и совершенно неосновательно) увидеть в Хэтклифе прототип пролетариата. Он в гораздо большей степени символ того, во что буржуазное общество стремится превратить каждого человека - озлобленного врага своей собственной человеческой природы". Богатая натура Хэтклифа изуродована социальной несправедливостью, все его способности направлены ко злу. Это растлевающее влияние буржуазно-помещичьей среды показано и на других образах романа: неуклонно совершается моральное падение избалованного богатством Хиндлея, одичание заброшенного Хэйртона; сын Хэтклифа, запуганный и развращенный отцом, растет не только больным, но и вероломным, трусливым, жестоким ребенком; дикие порывы грубости проявляет старшая Кэтрин, привыкшая к рабскому повиновению окружающих; доброта и жизнерадостность младшей Кэтрин вянет и разрушается от соприкосновения с жестоким миром. Самое чувство любви в обстановке социального неравенства превращается в источник обид и страданий, перерастает в жажду мести. "Любовь женщины и мужчины стала бесприютной скиталицей среди холода болот", - говорит Ральф Фокс, имея в виду роман Эмилии Бронте.
Заслуга писательницы - в суровом разоблачении мнимой идиллии английских провинциальных усадеб. Беспросветное пьянство, побои, вырождение, жадность, издевательство над неимущими, больными и слабыми, денежные махинации и аферы - такова реальная действительность этого мира богатых фермеров и сельских сквайров, правдиво изображенная Эмилией Бронте. Эта молчаливая замкнутая девушка проявила редкую наблюдательность и смелость, возможную только в накаленной обстановке классовых боев и свойственную только передовым демократическим писателям.
Эмилия Бронте еще меньше, чем Шарлотта, была склонна отказаться от революционно-романтических традиций, от того мира ярких образов и сильных страстей, который был создан передовыми английскими романтиками. Все сестры Бронте испытали на себе могучее влияние Байрона. В образе Хэтклифа мы сталкиваемся с героем, близким к некоторым героям Байрона, отщепенцем, мстителем, возненавидевшим весь мир, все приносящим в жертву единой всепоглощающей страсти. Но проклятием всей его жизни становится власть денег, которые вместе с тем служат ему страшным орудием.
Эмилия Бронте испытала и значительное влияние поэзии Шелли; оно сказалось в особенности в ее восприятии и изображении природы. Страстно ненавидя религиозное ханжество, писательница пыталась противопоставить ему свою самостоятельную философию, представлявшую разновидность пантеизма. Природа, романтически изображаемая как вечно меняющееся одухотворенное начало, живет в ее романе вместе с людьми. Смерть означает для писательницы лишь слияние с великим духом природы. Ее герои, Кэтрин и Хэтклиф, не нашедшие счастья на земле, тяготятся жизнью и рады освободиться от ее ненавистных условий. Религия и закон своей мертвящей властью разлучили их и обрекли на вечную разлуку. Но за гробом их ожидают не христианский рай или ад, а давно желанное соединение. Призрак Кэтрин блуждает по холмам и болотам в течение двадцати лет в ожидании своего возлюбленного. После смерти Хэтклифа фермеры видят уже две тени.
Ральф Фокс объясняет появление призрака Кэтрин как символическое воплощение обид и страданий человека в эпоху торжествующего капитализма.
Рассказчик, от лица которого Эмилия Бронте ведет повествование, ночуя в бывшей комнате Кэтрин, слышит стук в окно, видит бледное лицо, прижатое снаружи к стеклу, и маленькую окровавленную руку, просунувшуюся сквозь разбитое стекло. Призрак просится в комнату. "- Уже двадцать лет, - жаловался дрожащий голос, - двадцать лет... Я скитаюсь уже двадцать лет!"
Ральф Фокс называет эту сцену самой потрясающей во всей английской литературе. Она действительно пронизана глубоким драматизмом. Но в ее символике сказывается и некоторое тяготение писательницы к мистической фантастике, навеянной отчасти, повидимому, образами народных баллад и преданий.
Композиция романа сложна и оригинальна. Это несколько повествований, включенных одно в другое. Сначала арендатор Хэтклифа, лондонский житель, рассказывает о странных впечатлениях, полученных им в Холмах бурных ветров. Затем он слушает и передает читателю рассказ миссис Дин, домоправительницы Линтонов и няньки обеих Кэтрин. В основном, все оценки и выводы, пронизанные демократизмом и теплой человечностью, вкладываются в уста этой старой крестьянки.
Язык романа поражает своим разнообразием. Эмилия Бронте стремится передать и страстную, грубую, отрывистую речь Хэтклифа, и спокойное эпическое повествование миссис Дин, и веселую болтовню маленькой Кэтрин, и бессвязный бред старшей Кэтрин, охваченной безумием. Она тщательно воспроизводит йоркширский диалект старого работника Джозефа, чьи лицемерные пуританские сентенции звучат как унылый аккомпанемент к совершающимся в доме преступлениям.
Эмилия Бронте оставила много стихотворений. Ее поэзия носит трагический и страстно-протестующий характер. Она изобилует прекрасными картинами природы, всегда созвучными переживаниям человека. Писательница рассказывает о весеннем пробуждении полей, по которым она бродит с сердцем, переполненным радостью. Но чаще ей приходится плакать в темные бурные ночи. Летний ночной ветерок вызывает ее из дома под сень деревьев:
{* Переводы стихотворений Э. Бронте принадлежат автору главы.}
В мире природы Эмилия Бронте подыскивает параллели человеческим чувствам.
Большинство стихотворений имеет мрачный характер, пронизано горькими жалобами на одиночество и несбыточными мечтами о счастье. Повидимому, даже близкие не подозревали всех душевных бурь и терзаний молодой писательницы:
В поэзии Эмилии Бронте часто встречаются образы молодых узниц, томящихся в глухой темнице, преждевременно погибших героев, над чьими могилами снова кипит бурная жизнь. Она пишет об одном из таких героев:
Характерны для ее поэзии и образы одиноких гордых "байронических" скитальцев. Таков неизвестный гость, входящий бурным вечером в пастушескую хижину. Дети и взрослые пугаются его, так как "след неведомых скорбей таила тьма его очей". Один из таких героев говорит о себе:
В этом монологе чувствуется и несомненное влияние Байрона и созвучие с трагическим образом Хэтклифа, которого общество сделало злодеем. В стихах Эмилии Бронте совершенно отсутствует та слащавая ортодоксальная религиозность, которая характеризует произведения Саути или Вордсворта. В своей поэзии она гораздо ближе к лирике Байрона или Шелли, чем к поэзии лейкистов. Большая часть ее стихотворений посвящена природе, трагическим событиям в фантастической стране Гондал или интимным переживаниям человека. Но в тех немногочисленных стихотворениях, которые можно было назвать религиозными, которые представляют собою обращения к богу, звучит только страстная жажда независимости, подвига и свободы:
Писательница мечтает пронести сквозь жизнь и смерть "свободную душу и сердце без цепей..."
Эпические отрывки, которых немало среди стихотворений Эмилии Бронте, посвящены не мистическим чудесам (как у лейкистов), а страстям и страданиям живых людей. Это, в сущности, отрывки из той вымышленной истории страны Гондал, над которой Эмилия работала всю жизнь, по-своему преломляя в ней бурные социальные потрясения своей эпохи. Ее героини, особенно прекрасная Августа Джеральдина Альмеда, королева, изгнанная из страны Гондал и тщетно борющаяся за престол, испытывают величайшие страдания и бедствия: они теряют возлюбленных, домашний кров, свободу, томятся в тюрьмах, покидают своих детей на холодном снеговом ложе. Августа Джеральдина Альмеда погибает, предательски убитая своей соперницей.
В одной из своих небольших поэм, написанной в 1846 г., Эмилия Бронте рисует события революции и гражданской войны. Она пишет о богатом урожае, неубранном и затоптанном копытами коней, о народе, который разделился, "сражаясь под двумя знаменами". Монархисты собираются повесить маленького мальчика, сына республиканского офицера. И хотя Эмилия Бронте во имя гуманности протестует в этой поэме против всякого кровопролития и сочувственно рисует образ молодого роялиста, здесь сказываются непосредственно отголоски французской революции 1789 г. и признание того факта, что республиканцы "посвятили свой меч освобождению народа".
Поэзия Эмилии Бронте косвенно отражает потрясения и классовые бои конца XVIII - первой половины XIX века и выразительно передает страстные мечты обездоленных и угнетенных людей о счастье, на которое они имеют право. Анна Бронте прожила всего 29 лет, причем последние 10 лет этой короткой жизни были заполнены непрерывным, беспросветным трудом гувернантки, не оставлявшим ей времени для творческой работы. Но она успела создать два интересных романа - "Агнеса Грей" (Agnes Grey, 1847) и "Арендатор Вайльдфелл-Голла" (The Tenant of Wildfell Hall, 1849). В первом романе она рассказывает о жизни и злоключениях гувернантки, дочери бедного священника; во втором изображает женщину, покинувшую своего мужа, богатого сквайра, чтобы спасти от его растлевающего влияния своего ребенка, и поселившуюся под чужим именем в глуши. После смерти мужа героиня выходит замуж за молодого фермера, искренно ее полюбившего. Этот роман отмечен большей зрелостью замысла и сюжета, чем первый, представляющий собой лишь своего рода галерею образов. Но эту портретную галерею Анна Бронте рисует с критической и разоблачительной целью, бичуя социальные пороки английских правящих классов.
Сначала примитивная и грубая буржуазная семья Блумфилдов, в которой мать оскорбляет гувернантку, а дети избалованы до предела; затем эгоистическая и надменная дворянская семья Мерреев, подчеркивающая свое презрение к дочери священника, - таковы хозяева Агнесы. Анна Бронте не щадит и церковников. Сатирически обрисован молодой проповедник Хэтфилд: одетый в шелковую рясу и благоухающий духами, он произносит громовые проповеди о неумолимом боге - проповеди, "способные заставить старую Бетти Холмс отказаться от греховного наслаждения своей трубочкой, бывшей ее единственным прибежищем в скорбях за последние 30 лет". Анна Бронте отмечает, что голос пастора, грозно рокочущий над головами бедняков, становится воркующим и нежным, как только он обращается к богатым сквайрам.
Агнеса Грей, скромная, тихая девушка, не способна к тем резким выражениям возмущения и протеста, с которыми мы встречались в романе "Джен Эйр". Она довольствуется ролью наблюдательницы, спокойно, но неумолимо отмечающей пороки окружающего ее общества. Но и в ней иногда вспыхивает жажда сопротивления: так она убивает птичек, которых ее воспитанник, кумир семьи, собирался подвергнуть изощренным мучениям с согласия своих родителей; из-за этого поступка она потеряла работу. Агнеса Грей с горечью думает о том, что религия должна была бы учить людей жить, а не умирать. Мучительный вопрос "Как жить?" отчетливо вставал перед Анной Бронте, и она тщетно искала ответа в религии.
В своих книгах Анна Бронте, подобно Шарлотте Бронте, отстаивает независимость женщины, ее право на честный, самостоятельный труд, а в последнем романе - на разрыв с мужем, если он оказался недостойным человеком.
(Орфография источника сохранена)
