| Среда, 24.04.2024, 13:40 | Главная | Регистрация | Вход | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Авторский сайт Екатерины МитрофановойЕкатерина Митрофанова — российская писательница, автор романов о любви, молодёжной прозы, исследователь творчества английских писательниц Шарлотты, Эмили и Энн Бронте | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Меню сайтаПоискВход на сайтКалендарь
Архив записейДрузья сайтаСтатистика |
 Коуэн-Бридж.
Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») ("Школа Ловуд" в романе Шарлотты Бронте
"Джейн Эйр") «Деревня Коуэн-Бридж составляет группу из шести или семи строений, сгруппированных на обоих концах моста, за которым большую часть дороги из Лидса в Кендал пересекает ручей, называемый Лек. Эта большая дорога сейчас почти заброшена, но раньше, когда покупателям из производственных районов Вест-Райдинга производства часто приходилось приезжать на Север, чтобы купить шерсть у фермеров Уэстморленда и Камберленда, это место было, несомненно, посещаемым, и, возможно деревня Коуэн-Бридж имела более процветающей вид, чем теперь». [Элизабет Гаскелл "Жизнь Шарлотты Бронте" (1857)].  Деревня Коуэн-Бридж (Cowan Bridge) располагалась в графстве Ланкашир, около сорока миль к северу от Хауорта. В 1823 году в Коуэн-Бридже была открыта Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») для дочерей малоимущих священников, где девочек готовили к службе гувернантками.
«<…> На шоссейной дороге из Лидса в Кендал близ Киркбю Лонсдал, где дорога пересекает ключ, сбегающий с гор и направляющийся дальше по ровной плоской местности, находилась старая, бездействовавшая уже фабрика катушек, — здесь когда-то выделывались катушки из ольхи, которою изобиловала эта местность. Летом это было довольно живописное местечко, сильно выигрывавшее от богатой яркой растительности, обусловленной сыростью почвы и большим скоплением влаги. Но эти же самые условия зимой делали его крайне сырым и нездоровым и, вообще говоря, далеко не пригодным для школы, непременным условием которой являлся интернат»[1].
Основатель школы, преподобный Уильям Кэрус Уилсон, который являлся ее директором и казначеем, прекрасно зная положение английского провинциального духовенства и крайнюю скудность его средств, делавшую образование почти недоступной роскошью для дочерей многих английских священников, задумал создать общедоступное полублаготворительное учебное заведение, предназначенное, главным образом, для дочерей недостаточного духовенства, где они могли получать образование на средства, доставляемые благотворителями.
Преподобный Уильям Кэрус Уилсон купил здание фабрики для обустройства школы, заинтересовал в этом деле еще нескольких духовных лиц и собрал по благотворительной подписке 70 фунтов стерлингов. Плата же, вносимая родителями потенциальных учениц, должна была покрывать только расход на их содержание и одежду и составляла, как было сказано ранее, 14 фунтов стерлингов в год.
Острую необходимость подобного учебного заведения для дочерей провинциальных английских священников доказывает то обстоятельство, что все места в школе очень быстро оказались занятыми и, более того, несколько девочек были записаны кандидатками за недостатком мест.
Поскольку Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») была рекомендована некоторыми из наиболее именитых представителей духовенства в Йоркшире, и, кроме того, преподобный Патрик Бронте уже платил приличную сумму за обучение двух старших дочерей в Крофтон-Холле (Crofton Hall) в Уэйкфилде (Wakefield) — заведении, считавшемся модной школой-интернатом для девочек — в целях разумной экономии он принял решение перевести в Коуэн-Бридж старших дочерей, а затем и отправить туда младших.
Старших девочек Марию и Элизабет Бронте отослали в школу 21 июля 1824 года. Шесть недель спустя к ним присоединилась Шарлотта, а в ноябре преподобный Патрик Бронте отдал в школу также и Эмили Джейн.
Интересны записи о способностях Шарлотты и Эмили, сделанные в журнале Школы для дочерей недостаточного духовенства («The Clergy Daughter’s School») в Коуэн-Бридже:
«Шарлотта Бронте. Поступила 10 августа 1824. Пишет неразборчиво. Немного считает, шьёт аккуратно. Не знает ничего о грамматике, географии, истории или этикете. В целом умней своего возраста, но ничего не знает систематически. Покинула школу 1 июня 1825. Гувернантка»[2]. «Эмили Бронте. Поступила 25 ноября 1824. Возраст 5 ¾. Читает очень недурно, умеет немного шить. Дальнейшая судьба — гувернантка»[3]. А вот что написано в школьном журнале об их сестре Элизабет:
«Работает очень плохо. Ничего не знает из грамматики, географии, истории или Accomplishments»[4].
Однако, как доказала практика, на деле, может быть, благонамеренные устремления преподобного Уильяма Кэруса Уилсона потерпели крах: школа в Коуэн-Бридже стала для девочек местом невзгод и лишений, приведшим к ранней смерти многих из них.
«<…> Оставляя в стороне все недочеты в гигиеническом отношении, в то время весьма понятные и возможные, низкий уровень педагогики и многое другое, что объясняется условиями времени и недостатком денежных средств, наконец, новостью и, так сказать неналаженностью самого дела, Коуэн-Бриджская школа соединяла в себе три непростительных недостатка, которых… было совершенно довольно для того, чтобы сделать пребывание в ней настоящею пыткою для беззащитных и слабых детей.
Первым из этих бичей было сухое, бездушное ханжество самого мистера Уилсона, смотревшего на каждое проявление недовольства со стороны детей, как на обнаружение строптивости и суетности, — следствие недостатка истинно христианского смирения, приличного бедным детям, не имевшим возможности получить образование без помощи благотворителей. Затем, благодаря опять-таки черствости и деспотизму того же мистера Уилсона, оказалось возможным существование и второго, еще более тяжкого бича в лице бездушных и жестоких преподавательниц…
<…> Наконец, последним и не менее ужасным бичом была экономка, державшаяся [в школе — Е. М.] в силу слепого доверия к ней мистера Уилсона, в доме которого она когда-то жила, и благодаря его близорукому представлению, будто он сам в состоянии усмотреть за всем хозяйством.
Несмотря на крайнюю ограниченность средств, содержание, судя по сохранившимся меню, при всей своей простоте, не представляло собой ничего особенно неудовлетворительного. Количество потребляемого мяса, молока, муки, и т. д., конечно было ограничено, но все продукты были самого лучшего качества.
За утренним завтраком дети получали овсянку; для желающих подавался и второй завтрак, состоявший из овсяного пирога; за обедом — вареная и жареная говядина, баранина, картофельный паштет и обыкновенные домашние пудинги всевозможных сортов. В пять часов — молоко с хлебом для маленьких и кусок хлеба для старших, которые еще раз получали еду несколько позже и тоже молоко с хлебом.
Мистер Уилсон сам заказывал еду и заботился о том, чтобы провизия была самого лучшего качества. Но, изменяя известную пословицу, приходилось сказать, что мистер Уилсон предполагал, а располагала бывшая его доверенная служанка. Овсяный суп оказывался подгоревшим и с примесью каких-то посторонних предметов; рис варился на дождевой воде, стекавшей по железному желобу с крыши и скоплявшейся в какой-то старой вонючей кадке; прекрасного качества мясо, купленное самим мистером Уилсоном, оказывалось протухлым. Не говоря уже о самой кухне, весь дом с маленькими старинными окнами при отсутствии вентиляции пропитан был запахом прогорклого жиру, на котором приготовлялось кушанье. Молоко получало особый отвратительный вкус, сообщавшийся ему неопрятно содержимой посудой. Все это, разумеется, делало пищу до того отвратительной, что она весьма часто возвращалась почти целиком назад в кухню, и подобное питание не могло не отзываться самым пагубным образом на здоровье детей.
Кроме безобразного отношения учительниц и недостатка питания, дети еще страшно страдали от сырости и холода. В этом отношении всего мучительнее и изнурительнее действовали на них обязательные воскресные посещения церкви. Тунстальская церковь находилась на расстоянии, по крайней мере, двух миль от школы, — путь далеко не малый для истощенных и слабосильных детей, которым, при том же, предстояло совершать его два раза в день. Денег на отопление церкви не отпускалось, и детям, присутствовавшим обязательно на двух службах, приходилось высиживать в холодном, отсыревшем здании чуть не половину дня. При этом они лишены были даже возможности согреться за горячей пищей, так как они брали с собой холодный обед и съедали его тут же, в одной из боковых комнат, в промежуток между двумя службами»[5].
Результатом таких условий явилась и вспышка эпидемии тифа среди воспитанниц школы, от которого слегло 45 девочек из числа 80 учениц. Родители поспешили разобрать по домам своих детей.
По счастливому стечению обстоятельств, ни одна из дочерей преподобного Патрика Бронте не заболела тифом. Но здоровье старшей из них — Марии, которая беспрестанно кашляла, в конце концов, обратило на себя внимание даже школьной администрации. Преподобный Патрик Бронте, который не имел ни малейшего представления о жизни своих дочерей в Коуэн-Бридже и о состоянии их здоровья, поскольку переписка детей с родными подвергалась строгой школьной цензуре, был, наконец, вызван администрацией школы, и, к своему ужасу, застал свою старшую дочь чуть ли не на смертном одре. Он спешно увез Марию домой, но было уже слишком поздно: девочка умерла через несколько дней после своего возвращения.
Известие о ее смерти, вероятно, оказала свое действие на преподавателей Коуэн-Бриджа и заставила их обратить внимание на ее сестру Элизабет, которая, как оказалось, тоже заболела чахоткой. Ее также поспешили отправить домой в сопровождении доверенной служанки. Но Элизабет, как и ее старшая сестра, умерла тем же летом, не дожив до начала летних каникул, когда домой вернулись Шарлотта и Эмили, которые, к счастью, не пострадали. Им даже, вероятно, посчастливилось провести ночь (с 31 мая на 1 июня 1825 года) в живописном местечке в Силвердайл (Silverdale) в приморском доме преподобного Уильяма Кэруса Уилсона, носившем романтичное название «The Cove» (что в переводе с английского означает «небольшая бухта») по пути домой. После этого Шарлотта стала старшей из оставшихся четверых детей пастора и ответственной за младших, что сделало ее сильной личностью.
Ужасные условия содержания воспитанниц в школе в Коуэн-Бридже вызвало сильнейшее общественное недовольство. Было проведено целое следствие, которое выявило, наконец, все упущения и злоупотребления в ведении школьных дел. В итоге неограниченная власть мистера Уилсона подверглась, наконец, ограничению, доверенная кухарка была изгнана и даже решено было немедленно приступить к постройке нового здания для школы. В 1833 году (т. е. восемь-девять лет спустя после пребывания там сестер Бронте), школу перевели в более здоровое место в Кастертон, она получила название «Кастертонская Школа» и в результате внутренней реформы порядки и условия в школе изменились в лучшую сторону.
Много лет спустя Шарлотта Бронте напишет своей подруге о том, что ей стало известно о «Кастертонской Школе»:
«Вы хотите, чтобы я ответила на Ваше письмо, пока Вы в отъезде, и потому пишу безотлагательно. Ведь часто бывает так, что мы тянем с ответом на письмо, и из-за разных помех он задерживается на непростительно долгий срок. В своем последнем письме я забыла ответить на Ваш вопрос и потом очень переживала. Поэтому начну с него, хотя боюсь, что мои сведения немного устарели. Вы сообщили, что миссис... думает послать... в школу и хотела бы знать, подходящее ли место Кастертонская школа для дочерей священников. Мои сведения об этом заведении двадцатилетней давности. В то время оно только создавалось. Периодически в школе свирепствовал сыпной тиф, а чахотка и золотуха, плохой воздух и несвежая вода, плохая и скудная еда изводили несчастных учениц. Тогда это место вряд ли могло подойти для детей миссис..., но с тех пор, насколько мне известно, оно изменилось к лучшему. Школу перевели из Коуэн-Бридж (нездоровое, хотя и живописное место — сырая низина, но красивые река и лес) в Кастертон. Условия жизни, еда, порядок, система обучения — все, я полагаю, изменилось в лучшую сторону. Мне говорили, что тем ученицам, которые отличились примерным поведением и закончили полный курс обучения, предлагались должности гувернанток, если они имели к этому склонность, и что отбор производился очень тщательно. Когда они покидали Кастертон, их обеспечивали прекрасным гардеробом<...>»[6].
 Опыт Коуэн-Бриджа и потеря старших сестер оказали сильное влияние на Шарлотту Бронте. Ее роман "Джейн Эйр" (1847) и, в частности, описание порядков Ловудской школы (Lowood School) является отражением личного опыта Шарлотты Бронте, которой довелось обучаться в Школе дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») в Коуэн-Бридже.
«<…> Придя в себя, я посмотрела вокруг: дождь, ветер, мрак. Все же я смутно различила перед собой какую-то стену, а в ней открытую дверь; в эту дверь мы и вошли с моей незнакомой спутницей, она закрыла ее за собой и заперла. Затем я увидела дом, или несколько домов, - строение оказалось очень длинным, со множеством окон, некоторые были освещены. Мы пошли по широкой, усыпанной галькой и залитой водой дороге и очутились перед входом. Моя спутница ввела меня в коридор, а затем в комнату с пылавшим камином, где и оставила одну.
Я стояла, согревая онемевшие пальцы у огня, и оглядывала комнату; свечи в ней не было, но при трепетном свете камина я увидела оклеенные обоями стены, ковер, занавески и мебель красного дерева; это была приемная - правда, не такая большая и роскошная, как гостиная в Гейтсхэде, но все же довольно уютная<…>».
«<…> Столовая была большая, низкая, угрюмая комната. На двух длинных столах стояли, дымясь паром, мисочки с чем-то горячим, издававшим, к моему разочарованию, отнюдь не соблазнительный запах. Я заметила общее недовольство, когда аромат этой пищи коснулся обоняния тех, для кого она была предназначена. В первых рядах, где были большие девочки из старшего класса, раздался шепот:
- Какая гадость! Овсянка опять пригорела!
- Молчать! - раздался чей-то голос<…>».
«<…> Я обвела взором этот по-монастырски уединенный сад, затем взглянула на дом, одна часть которого казалась одряхлевшей и ветхой, другая - совершенно новой. В этой новой части, где находились классная и дортуар, были стрельчатые решетчатые окна, как в церкви; на каменной доске над входом я прочла надпись: "Ловудский приют. Эта часть здания восстановлена в таком-то году миссис Наоми Брокльхерст из Брокльхерстхолла, графство такое-то". "Да светит ваш свет перед людьми, дабы они видели добрые дела ваши и прославляли отца вашего небесного (ев. От Матфея, глава V, стих 16)"<…>».
«<…> Первые три месяца в Ловуде показались мне веком, и отнюдь не золотым. Я с трудом привыкала к новым правилам и обязанностям. Страх, что я не справлюсь, мучил меня больше, чем выпавшие на мою долю физические лишения, хотя переносить их было тоже нелегко.
В течение января, февраля и части марта - сначала из-за глубоких снегов, а затем, после их таяния, из-за весенней распутицы - наши прогулки ограничивались садом; исключением являлось лишь путешествие в церковь, но в саду мы должны были проводить ежедневно час, чтобы дышать свежим воздухом. Убогая одежда не могла защитить нас от резкого холода; у нас не было подходящей обуви, снег набивался в башмаки и таял там; руки без перчаток вечно зябли и покрывались цыпками. Я помню, как нестерпимо зудели по вечерам мои опухшие ноги, и те муки, которые я испытывала утром, всовывая их, израненные и онемевшие, в башмаки. Доводила нас до отчаяния и крайняя скудость пищи; у нас был здоровый аппетит растущих детей, а получали мы едва ли достаточно, чтобы поддержать жизнь больного, дышащего на ладан. Особенно страдали от недостатка пищи младшие воспитанницы. Взрослые девушки, изголодавшись, пользовались каждым случаем, чтобы лаской или угрозой выманить у младших их порцию. Сколько раз приходилось мне делить между двумя претендентками драгоценный кусочек серого хлеба, который мы получали в пять часов! Отдав третьей претендентке по крайней мере половину моего кофе, я проглатывала остаток вместе с тайными слезами, вызванными мучительным голодом.
В эти зимние месяцы особенно унылы бывали воскресенья. Нам приходилось плестись за две мили в брокльбриджскую церковь, где служил наш патрон. Выходили мы уже озябшие, а до места добирались совершенно окоченевшие: во время утренней службы руки и ноги у нас немели от стужи. Возвращаться домой обедать было слишком далеко, и мы получали между двумя службами такую же крошечную порцию мяса и хлеба, какая нам полагалась за обедом.
По окончании вечерней службы мы возвращались домой открытой холмистой дорогой; резкий ветер дул с севера, с заснеженных холмов и буквально обжигал нам лицо.
Я вспоминаю, как мисс Темпль быстро и легко шагала вдоль нашей унылой вереницы, плотно завернувшись в свой шотландский плащ, полы которого трепал ветер, и ободряла нас словом и примером, призывая идти вперед, подобно "храбрым солдатам". Другие учительницы, бедняжки, были обычно слишком угнетены, чтобы поддерживать нас.
Как мечтали мы, возвращаясь, о свете и тепле яркого камина! Но малышам и в этом было отказано: перед обоими каминами немедленно выстраивался двойной ряд взрослых девушек, а позади них, присев на корточки, жались друг к другу малыши, пряча иззябшие руки под передники.
Небольшим утешением являлся чай, во время которого полагалась двойная порция хлеба - то есть целый ломоть вместо половины - и, кроме того, восхитительная добавка в виде тончайшего слоя масла. Мы мечтали об этом удовольствии от воскресенья до воскресенья. Обычно мне удавалось сохранить для себя лишь половину этого роскошного угощения, остальное я неизменно должна была отдавать.
В воскресенье вечером мы обычно читали наизусть отрывки из катехизиса, а также V, VI и VII главы от Матфея и слушали длинную проповедь, которую нам читала мисс Миллер; она судорожно зевала, не скрывая утомления. Сон настолько овладевал младшими девочками, что они валились со своих скамеек и их поднимали полумертвыми от усталости. Помогало одно: бедняжек выталкивали на середину комнаты и заставляли стоя дослушать проповедь до конца. Иногда ноги у них подкашивались, и они, обессилев, опускались на пол; тогда старшие девочки подпирали их высокими стульями<…>».
«<…> Однако лишения, вернее - трудности жизни в Ловуде становились все менее ощутимы. Приближалась весна. Она пришла незаметно. Зимние морозы прекратились, снега растаяли, ледяные ветры потеплели. Мои несчастные ноги, обмороженные и распухавшие в дни резких январских холодов, начали заживать под действием мягкого апрельского тепла. Ночью и утром уже не было той чисто канадской температуры, от которой застывает кровь в жилах. Час, предназначенный для игр, мы теперь охотнее проводили в саду, а в солнечные дни пребывание там становилось просто удовольствием и радостью; зеленая поросль покрывала темно-бурые клумбы и с каждым днем становилась все гуще, словно ночами здесь проносилась легкокрылая надежда, оставляя наутро все более явственный след. Между листьев проглянули цветы - подснежники, крокусы, золотистые анютины глазки. По четвергам, когда занятия кончались, мы предпринимали далекие прогулки и находили еще более прелестные цветы по обочинам дороги и вдоль изгородей.
Я открыла также бесконечное удовольствие в созерцании вида - его ограничивал только горизонт, - открывавшегося поверх высокой, утыканной гвоздями ограды нашего сада: там тянулись величественные холмы, окружавшие венцом глубокую горную долину, полную яркой зелени и густой тени, а на каменистом темном ложе ее шумела веселая речушка, подернутая сверкающей рябью. Совсем иным казался этот пейзаж под свинцовым зимним небом, скованный морозом, засыпанный снегом! Тогда из-за фиолетовых вершин наплывали туманы, холодные, как смерть, их гнали восточные ветры, и они стлались по склонам и сливались с морозной мглой, стоявшей над речкой, и сама речка неслась тогда бурно и неудержимо. Она мчалась сквозь лес, наполняя окрестности своим ревом, к которому нередко примешивался шум проливного дождя или вой вьюги, а по берегам стояли рядами остовы мертвых деревьев.
Апрель сменился маем. Это был ясный и кроткий май. Каждый день ярко синело небо, грели мягкие солнечные лучи, и ласковые ветерки дули с запада или юга. Растительность мощно пробивалась повсюду. Ловуд встряхивал своими пышными кудрями, он весь зазеленел и расцвел. Его высокие тополя и дубы вновь ожили и облеклись в величественные зеленые мантии, кусты в лесу покрылись листьями, бесчисленные виды мхов затянули бархатом каждую ямку, а золотые первоцветы казались лучами солнца, светившими с земли. В тенистых местах их бледное сияние походило на брызги света. Всем этим я наслаждалась часто, долго, беспрепятственно и почти всегда в одиночестве, - эта неожиданная возможность пользоваться свободой имела свою особую причину, о которой пора теперь сказать.
Разве описанная мною восхитительная местность среди гор и лесов, в речной излучине не напоминала райский уголок? Да, она была прекрасна; но здорова ли - это другой вопрос.
Лесная долина, где находился Ловуд, была колыбелью ядовитых туманов и рождаемых туманами болезней. И сейчас началась эпидемия тифа; болезнь распространялась и росла по мере того, как расцветала весна; заползла она и в наш сиротский приют - многолюдная классная и дортуары оказались рассадником заразы; и не успел еще наступить май, как школа превратилась в больницу.
Полуголодное существование и застарелые простуды создали у большинства воспитанниц предрасположение к заболеванию - из восьмидесяти девочек сорок пять слегли одновременно. Уроки были прерваны, правила распорядка соблюдались менее строго, и те немногие, что еще не заболели, пользовались неограниченной свободой. Врач настаивал на том, что им для сохранения здоровья необходимо как можно дольше находиться на открытом воздухе; но и без того ни у кого не было ни времени, ни охоты удерживать нас в комнатах. Все внимание мисс Темпль было поглощено больными: она все время находилась в лазарете и уходила только ночью на несколько часов, чтобы отдохнуть. Все остальные учителя были заняты сборами в дорогу тех немногих девочек, которые, по счастью, имели друзей или родственников, согласившихся взять их к себе. Однако многие были уже заражены и, вернувшись домой, вскоре умерли там. Другие умерли в школе, и их похоронили быстро и незаметно, так как опасность распространения эпидемии не допускала промедления<…>».
[Шарлотта Бронте "Джейн Эйр" (1847)][7]
 Мария, Элизабет, Шарлотта и
Эмили Бронте Жили здесь в качестве учениц Школы дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») в 1824-25 годах, Школа была перенесена в Кастертон в 1833 году «Там, где потоки ручья Лек налетают на равнину, и начинают расти ольховые деревья, ивы и кусты орешника. Течение потока прерывается мелкими обломками серой скалы, и поток воды вздымается вверх через настил большой круглой белой гальки и стремительно движется по обе стороны от каменного настила, выступающего достаточно высоко и образующего в некоторых районах почти форму стены».
[Элизабет Гаскелл "Жизнь Шарлотты Бронте" (1857)].   Карта, показывающая расположение
деревни Коуэн-Бридж (Cowan Bridge)
среди ближайших округов
[отмечена цифрой 1]
Источник:
http://www.haworth-village.org.uk/ (Орфография источника сохранена) ----------------------------------------------------
[1] Петерсон О. Семейство Бронте: (Керрер, Эллис и Актон Белль). – СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1895. – С. 19 – 20. (Орфография источника сохранена).
[2] Shorter C. The Brontës: Life and Letters. V. I – London, 1908. – P. 69.
[3] Спарк М. Эмили Бронте — жизнь и творчество // Бронте Э. Грозовой Перевал: Роман; Стихотворения. – М.: Худож. лит., 1990. – С. 374. — (Сестры Бронте. Кн. 3). Перевод с англ. И. Гуровой. (Орфография перевода сохранена).
[4] Достоинства, совершенства (англ.). В английских нормах этикета под "accomplishments” понимался набор всевозможных знаний и умений, включающий, помимо безупречного владения общими преподавательскими дисциплинами, наличие совершенного мастерства в целом ряде вспомогательных предметов, таких, как рисование, пение, немецкий и итальянский языки. В богатых семьях считалось дурным тоном брать в дом гувернантку, не обладающую "accomplishments”. [5] Спарк М. Эмили Бронте — жизнь и творчество // Бронте Э. Грозовой Перевал: Роман; Стихотворения. – М.: Худож. лит., 1990. – С. 22 – 24. — (Сестры Бронте. Кн. 3). Перевод с англ. И. Гуровой. (Орфография перевода сохранена).
[6] Гаскелл Э. Из книги «Жизнь Шарлотты Бронте». Ч. II, гл. II // Бронте Ш. and Another Lady. Эмма. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2001. – С. 292. Перевод с англ. И. Ирской. (Орфография перевода сохранена). [См. также: Gaskell E. The Life of Charlotte Brontё. Vol. II, ch. II (XVI). – Oxford: Oxford University Press, 2009. – P. 287 – 288].
[7] Здесь и далее цит. из романа Ш. Бронте "Джейн Эйр" представлены в пер. с англ. В. Станевич. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |  | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
© Митрофанова Екатерина Борисовна, 2009 |  |